Отправлено: 13.05.07 22:57. Заголовок: Фанфики

Ваши рассказы

 Отправлено: 30.05.07 23:34. Заголовок: Re:

Вот решила выложить продолжение моего рассказа

Если бы меня попросили вспомнить самое счастливое время своей жизни, то я бы, не задумываясь, назвал те полтора месяца, во время которых Луи медленно выздоравливал. Из-за слабого здоровья его не донимали делами государства – Мазарини с удовольствием взял всю полноту власти на себя. То время было похоже на наше детство – мы жили в счастливом неведении происходящего вокруг нас, забыв обо всем.

Бывает такие периоды жизни, когда ты понимаешь, что абсолютно счастлив, что тебе не надо более ничего, что так, как ты живешь сейчас, ты готов прожить до конца жизни. Я могу согласиться, что счастлив я был потому, что видел счастье Луи. Он был свободен от своих королевских обязанностей, с ним была любимая… Безмятежное время! Мы словно забыли обо всем…

По вечерам я приходил к Луи, все ещё не покидавшему постели, и мы разговаривали обо всем на свете. Однажды он посмотрел на меня и спросил, почему я ношу обыкновенный мужской камзол. На следующий день я надел один из своих самых изощренных костюмов и возобновил свою дикую жизнь. Придворные, вздохнувшие было с облегчением, решив, что я окончательно образумился, были шокированы, как если бы ураган, раз пронесшийся над городом и разрушивший практически все, вскоре вернулся, дабы уничтожить уже начавшие восстанавливаться строения. Мое распутство стало ещё сильнее, ведь я был счастлив, как может быть счастлив человек, чья вера и надежда были щедро вознаграждены.

Но, если использовать столь избитое выражение, «тучи уже стали сгущаться над нами». В один из вечером Луи с сияющим лицом сказал мне, что, лишь он поправится окончательно, то попросит у Мазарини руки его племянницы. Я промолчал, но сердце нехорошо екнуло от предчувствия скорой беды. Лишь забывшись в своем счастье, эти несчастные влюбленные могли забыть о невозможности своего союза. Я знал о планах кардинала женить Луи на испанской инфанте Марии-Терезии, знал, что брак этот уже решен.

Гроза разразилась через неделю, когда мой брат, чувствуя себя окончательно поправившимся, пришел к Мазарини, прося благословить его на брак с Марией, на что ему безжалостно ответили о невозможности подобного союза. Мой брат в гневе обратился к матери, упрашивая её уговорить кардинала, но та лишь разразилась пространной лекцией, которая, как я полагаю, имеется в арсенале у любой королевы-матери, по поводу долга монарха.

Когда простого человека лишают дорогого ему существа, то этому человеку плохо. Когда короля лишают любимой, плохо государству. Я так и не смог решить вопрос: а не лучше ли было дать позволение на брак Луи и Марии? Мой брат слишком изменился после расставания с любимой. Те железные, властные нотки, что были у него с детства, ожесточились, появилась столь несвойственная ему холодность и заносчивость по отношению к окружающим его придворным – он словно мстил за то, что ради спокойствия своего народа ему пришлось пожертвовать личным счастьем.

Мария была его первой любовью, той самой светлой и самой чистой, что, если закрепить её браком, могла бы оставить в моем брате лишь самые лучшие его черты. Вместо этого у него отняли то, что словно несло в себе свет, и кинули его во тьму боли и горя, из которой он выбрался жестоким, властным и своевольным человеком с затаенной обидой на весь род людской. Конечно, с течением времени его рана затянулась, но я-то прекрасно видел, сколь сильное влияние трагедия первой любви оказала на Луи.

Когда Марию увезли из дворца (ей подыскали какого-то аристократа, с которым она могла бы провести жизнь безбедно), мой брат словно никак не отреагировал на это событие. Он так же ходил на совещания министров, посещал балы, но в его поведении была отрешенность от всего. Он был внешне спокоен, безучастен ко всему, а в глазах его было равнодушие к жизни. А потом, в один день, он вышел из своих покоев и моим глазам предстал словно совершенно другой Луи – со строгим, холодным взглядом, жесткой, твердой походкой, едкими замечаниями и шутками в сторону своих министров. Он начал мягко и постепенно отстранять Мазарини от власти, действуя словно по какому-то изощренному плану. Также он начал проявлять небывалую холодность к матери, страдающей от подобного отношения к ней любимого сына, и даже ко мне. Однажды, видя мои дурачества, он с невыносимым презрением на лице промолвил:

- Мой брат, когда же вы наконец закончите свои дурацкие игры?

Я повернулся к нему, расплывшись в намеренно приветливой улыбке, и едко, но так, чтобы слышал лишь он, ответил:

- Вы получили оплеуху от кардинала, а возвращаете её брату. По-моему, сударь, это несколько несправедливо, как вы считаете? – я, сам того не желая, этими словами, хоть и насмешливыми, выразил горькую обиду, которую мой брат почувствовал.

Покраснев, он отвернулся и тихо извинился. Я, проявляя удивительную для себя жестокость, произнес:
- Что вы, мой король, я и не смею обижаться на вас.

Луи быстро повернул ко мне свое перекошенное от гнева лицо и, не сказав ни слова, ушел прочь, мне же предстояло делать вид, что ничего не произошло и продолжать свое бесконечное веселье, сохраняя улыбку на лице тогда, когда на душе было тяжело.

Вечером Луи пришел ко мне. Осторожно постучав (хоть он и был моим королем, но в спальню мою, в отличие от комнат других своих подданных, он всегда заходил с величайшей осторожностью) и, удостоверившись, что я один, он вошел, плотно прикрыв за собой дверь. Я лежал на кровати, уставившись в поток и разглядывая столь привычных мне ангелочков, довольно умелой рукой нарисованных на потолке. Он постоял на пороге, пытаясь собраться с мыслями, я же, никак не отреагировав на его приход, все так подсчитывал количество перьев у особо толстого амурчика в правом углу комнаты.

- Я… Хотел извиниться, - наконец тихо произнес он.

Я поднял на него удивленные глаза, насколько вообще можно поднять глаза на человека, лежа на спине.

- Луи, если ты рассчитываешь на серьезный разговор, то твоим надеждам не суждено осуществиться – говорить с человеком, перевернутым для моего взора вверх ногами, о чем-то более серьезном, чем об отвратительном соусе, поданным сегодня к утке, я не способен.

Мой брат расплылся в облегченной улыбке, поняв, что я простил его.

- Через неделю приезжает моя невеста… - заново начал он.

- Это уже интереснее, - ухмыльнулся я, - присаживайся, - и я похлопал ладонью по покрывалу. Луи присел рядом со мной, с улыбкой смотря на мое раскрашенное лицо. Я лежал, подложив руки под голову и не отрывая взгляда от потолка.

- Да, твоя невеста? Что ты хотел? Чтобы я напугал её до полусмерти и заставил отказаться от брака? Или же мне лучше не проявлять свои изысканные манеры до поры до времени, а затем обрушить их на бедную девушку с утроенной силой?

Он грустно ухмыльнулся. Я сел, обняв колени руками, и заговорил как можно более тепло:

- Жизнь продолжается, Луи. Ты расстался с Марией, но это не значит, что больше в жизни ничего хорошего не будет. Ты должен понять…что ничто не вернет её. Но ты будешь счастлив, ты сможешь быть счастливым, я знаю это. И вымещая свою боль на других, ты не делаешь лучше…
- Я понимаю, - он опустил глаза, - Все это просто говорить, но сложно… сложно понять…

Я решил не дать ему утонуть в пучине самокопаний и терзаний и промолвил с улыбкой:
- Конечно, мне не понять этого. Но кое-что я понимаю… Вставай, - я дернул его за руку.
Мы вышли на балкон. Я указал Луи на ряд балконов вдоль стены.

- Вот, смотри, - я указал ему рукой, - твоя спальня через два балкона от моей. Между нами – моя гардеробная, пустующая. Если милая испанская инфанта окажется совершенно нестерпимой, ты всегда сможешь от неё сбежать и угодить в объятия своего дорого брата. Выбирай, что ужаснее.

- Благодарю, - рассмеялся Луи.

Мария-Терезия оказалась низкорослой смуглой девицей с малюсенькими глазками и узенькими губками. Мне она почему-то напомнила муху. И мне почему-то ужасно захотелось её придавить. Судя по выражению лица Луи – ему тоже. Ко всем недостаткам у неё оказался противный голос, тембр которого все время наталкивал на мысль о мяукающей от голода кошке. Это была изысканная месть судьбы, одарившей, казалось бы, Луи всем, чем он не пожелает. Он стоически вынес свадьбу, даже выдавив из себя нечто вроде улыбки, бал после свадьбы, где его новая жена соглашалась танцевать лишь с ним (бедному моему брату приходилось вертеться и так, и сяк, дабы компенсировать разницу в росте, да ещё малюсенькие ножки испанки так быстро меняли свое положение, что непонятно как Луи не наступал на них). По моим предположениям, он вынес и такое испытание, как первая брачная ночь. Зато на следующий день я отомстил за него.

Милая испаночка (так я и назвал её все время) видела меня на свадьбе в обычной, «нормальной», как говорят они, одежде, - меня упросила маменька. Но в тот день я был, естественно, в привычном для себя образе – восхитительное розовое платье и черные локоны на голове. Новоиспеченная королева подошла ко мне перед завтраком – мое раскрашенное лицо замечательно имитировало женское – и мирно спросила:

- Какой у вас замечательный фасон. Кто шьет вам платья? – таким образом она пыталась влиться в новое для неё общество французского двора.
- Моя королева, - басовитым мужским голосом ответил я, - Я сам продумываю свои наряды.

Испанка побледнела. Стоявшие рядом дамы изо всех сил пытались сдержать свой смех, спрятавшись за веерами, откуда доносились сих стоны.

- Филипп Орлеанский, - учтиво поклонился я, - Брат нашего дорогого короля.

Королева пыталась что-то вымолвить, ещё щеки налились краской смущения и гнева. Выдернув схваченною мной для поцелуев руку, она смерила меня уничтожающим взором маленьких темных глаз и ушла прочь, после чего мы со стоящими рядом дамами смогли дать волю нашему смеху.

С этих пор Мария-Терезия стала моим злейшим врагом. Воспитанная в строгой католической вере, она шарахалась от меня, как от беса, истово крестясь и оскорбляя меня, а я лишь смеялся. Она даже имела глупость требовать у своего мужа, чтобы я нормально одевался и вел себя, но Луи лишь презрительно пожимал плечами и пропускал просьбы нелюбимой жены мимо ушей.

Мне даже было жаль эту девочку – её невзлюбил весь двор, даже моя маменька и кардинал смотрели на неё лишь как на способ заключить союз с Испанией.

Луи был холоден с ней. Он начал проводить ночи с другими женщинами, - таким образом он решил заглушить в себе все не дававшую ему покоя горечь расставания с Марией. Его законная жена была возмущена подобным обстоятельствами, а я наблюдал её жалкие попытки хоть как-то завоевать расположения супруга, но, как обычно бывает, чем больше она старалась, тем более отталкивала его от себя.

Любовниц Луи менял, как шляпы – то есть каждый день надевал новую. Иногда, кружась в танце или заигрывая с очередной придворной дамой, он бросал быстрый, едва уловимый взгляд на меня, словно спрашивая, осуждаю ли я его. Я не осуждал, понимая причины подобного поведения. Мой брат пытался забыться – что ж, если это ему помогало, пусть меняет любовниц хоть по три раза на дню… Да и я сам не мог похвалиться постоянством – право дело, на свете столько красивых мужчин!

Любые важные дела, касавшиеся моей персоны, Луи обсуждал со мною лично, не как король с подчиненным, но как брат с братом. Правда, я постоянно пытался придать всему юмористический оттенок, чем нередко раздражал серьезного брата.

Однажды он зашел ко мне в комнату – я, сидя на полу, жевал вишни, насыпанные в огромное блюдо передо мной. По всей комнате были разбросаны косточки – прожевав ягоду, я выбирал себе цель и не успокаивался до тех пор, пока не попадал в неё точным плевком. Моя маменька изволила достойно воспитать лишь старшего брата.

Луи сел в кресло с видом самым серьезным, пока я пытался попасть в резной завиток на пологе кровати.

- Филипп…
Я чуть не подавился от звука своего имени.
- Мне надо серьезно с тобой поговорить, - он сжал губы.
- Да? – я повернулся к нему, кинув в рот несколько ягод. - О чем же? Хочешь?
- Нет, спасибо, - поспешно отказался он, оглядывая богатые залежи вишневых косточек, разбросанные по всей комнате. - Я хотел спросить тебя… - он замялся. - Ты… не хотел бы жениться?
- И всего лишь? – я ловко попал по стреле Купидона на потолке. – Какую страну мне предстоит взять в жены?
- Англию, - честно ответил Луи.
- Англия, Англия… - я провел рукою по лбу. - Генриетта, если я не ошибаюсь, дочь обезглавленного Карла? Какая трагедия… Да не постигнет нас его участь…
- Совершенно верно, - брат недовольно поджал губы при столь легкомысленном упоминании несчастной судьбы английского короля.
- Если надо, женюсь, - я передернул плечами.
- То есть ты согласен?
- Вполне, - я усмехнулся. - Только сделайте её моей женой, а уж в семейной жизни я разберусь.



Через два месяца мне привезли мою женушку. Было бы хорошо взять и поменять её с супругой моего многострадального брата. Генриетта была довольно хороша для него и слишком хороша для меня. Понимая, что не могу плениться ею, я жалел её красоту, встреченную такой холодностью с моей стороны. На балу по случаю нашей свадьбы, когда мы с моей суженой кружились в танце, между нами разгорелся прелюбопытнейший разговор:

- Вот, смотрите, дорогая Генриетта (прошу заметить, что я был в мужском костюме), видите того рослого мужчину со светлыми волосами? Очень вам его рекомендую… Или вот того – щупленький такой, черненький, на чертенка похож? Нет, супруга моя, левее… Да… Как он вам?

Девушка устремила на меня удивленный взгляд.
- Что вы хотите мне этим сказать, супруг мой? – спросила она, пока мы меняли позиции танца.
- А вам не рассказывали обо мне? – я удивленно приподнял брови, в душе поддерживая благоразумие брата, умолчавшего о моих странностях.
- Что рассказывали?
- Я, как бы поточнее выразиться, имею весьма интересные предпочтения… Если вы понимаете, о чем я.
- Простите, дорогой супруг…
- Я был бы доволен, если бы мы ночевали в разных комнатах, теперь вы понимаете? – я хитро улыбнулся.
Генриетта на мгновение остановилась.
- Теперь я вас понимаю, - тихо сказала она.
- Но я, как любящий супруг, могу посоветовать вам… - я взял её за руку и мы продолжили танец.
- Как вы думаете, не могла бы я разобраться сама, дорогой Филипп? – в её голосе скользнули ледяные нотки.
- Разумеется, - я примирительно улыбнулся. - Но я все-таки очень бы посоветовал вам вон того черненького…

Жили мы с женой, если можно так выразиться, «душа в душу». То есть старались как можно меньше общаться. Супруга моя оказалась редкостной язвой – её любимым занятием было бросать на меня полные презрения взгляды, на которые я отвечал безмятежной улыбкой. Верно, она решила, что её выдали замуж за какого-то умалишенного. Что ж, во дворце было достаточно мужчин, чтобы она не страдала от одиночества, так что, по моему мнению, жаловаться ей было не на что, но эта дамочка все время норовила каким-либо образом задеть меня, обзывая не самыми лестными прозвищами и все время вступая со мной в перепалки. Это был счастливый брак.

Я ведь был по сути своей добрым существом, что помогало мне, вкупе с мужской мудростью, с мягкой снисходительностью относится к женушке. Мой брат, увы, не мог похвастаться такой же лояльностью к своей испанке. Он презирал её с какой-то странной фанатичностью, и несчастная очень страдала от этого. Я даже старался помягче издеваться над ней – полностью воздержаться от этого я просто не мог, ибо личность Марии-Терезии была слишком комична для меня. Только я мог найти в трагедии этой девочки предмет для шуток. Наверное, я все же был очень и очень испорченным существом, но, увы, я тот, кто я есть, и противиться себе никогда не входило в круг моих привычек.

 Отправлено: 31.05.07 08:49. Заголовок: Re:

Слушай, SweetRevenge, я просто в шоке! Это изумительно! Просто не оторваться!!!! Ты пишешь интересней, чем многие современные прославленныё писатели.

 Отправлено: 31.05.07 09:59. Заголовок: Re:

Sand пишет:

цитата:

Слушай, SweetRevenge, я просто в шоке! Это изумительно! Просто не оторваться!!!! Ты пишешь интересней, чем многие современные прославленныё писатели.

подписываюсь под каждым словом!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 Отправлено: 31.05.07 13:37. Заголовок: Re:

Спасибо,девочки!

 Отправлено: 31.05.07 22:37. Заголовок: Re:

SweetRevenge пишет:

цитата:

Наталияага,и побольше постельных сцен!!!!!!! В главных ролях-мы с тобой.....У нас с килли будет.....ммм...любовный треугольник

Вот это класс!!!!!!! Что там будет!!!! ээээ

 Отправлено: 31.05.07 22:39. Заголовок: Re:

Да многие современные писатели вообще бездарны! А твои рассказы интригуют...что что дальше!!! ....вот в этом то и изюменка!!!

 Отправлено: 31.05.07 22:39. Заголовок: Re:

Пух пишет:

цитата:

Что там будет

Если так дальше пойдёт,мы тогда уже сразу будем порно-фильм снимать....хотя нет,эроику Да,я конечно понимаю,женааа...дееетиии.....но когда Килл увидит таких красивых девушек,он наплюёт на всё

 Отправлено: 31.05.07 22:40. Заголовок: Re:

Эх, смотрите, раззадорите меня - я тоже свой рассказ выложу) Но в отличие от SweetRevenge у меня фэнтэзи))) С русалками всякими и волшебниками)) Может когда и выложу)

 Отправлено: 31.05.07 22:47. Заголовок: Re:

Так мы и жили – две супружеские пары. Одна, словно какая-то комическая пара из одной из комедий Шекспира (моя Генриетта привезла с собой не только свои платья, но и несколько весьма любопытных книг, с удовольствием мной прочитанных, - при всей своей внешней дурости, я не был лишен склонности к литературе, живописи и прочим вещам, объемисто называемым «искусством», да и к тому же знал пять языков, среди которых английский по степени моей учености стоял на втором месте. У нас с братом были замечательные учителя; хоть мы и обстреливали их из деревянных трубочек бумажками, но кое-что они успели вбить нам в голову), вторая – пара из самой трагичной из всех трагедий, в которой обычно один из супругов в конце концов сживал со света другого. Я все же надеялся, что выживет мой брат; он подкреплял свои силы многочисленным выводком любовниц, счастливых оказать своему королю все необходимые услуги. Я же водил за собой группу великолепных особ мужского пола, одевая их в придуманные мною костюмы, словно собственную гвардию.
Так что, в принципе, все были счастливы и довольны.

Умер Мазарини. Маменька плакала, брат сурово сжимал губы, я страстно, переполняемый радостью, молился за упокой его души. Правда, радости моей пришлось скоро закончиться, так как брат мой, видимо, под действием каких-то опьяняющих разум веществ, решил сосредоточить всю власть в своих руках. «Государство – это я», – промолвил он, похожий на напыщенного индюка. Ну зачем, зачем так обременять себя? Неужели нельзя просто жить, предоставив министрам разбираться в делах государства? Да, монарх из меня… И меня хотели сделать королем! Я прекрасно знал свое предназначение – веселиться, не думая ни о чем, вести жизнь бессмысленную, лихорадочную, проводить дни в удовольствиях и радостях, какие даны не слишком требовательной натуре. Придворный мир смотрел на меня, как на распущенного сумасшедшего, которому лишь из-за расположения короля разрешалось все, но разве они не были так же распущенны, как и я? У них не хватало ума увидеть за странными костюмами и косметикой человека, чей ум, хоть и не большой, превосходил их.

Поскольку я не стеснял себя соблюдением правил и приличий, я имел привычку внезапно появляться на балах в домах придворных вельмож, куда меня, ввиду моей экзотичности, редко приглашали. Я появлялся, словно яркий попугай в клетке комнатных канареек, развеивая душную атмосферу светских вечеров. На одном из таких балов я познакомился с мадам Монтеспан, - эта женщина, признаюсь честно, поразила меня своей необыкновенной красотой и непроходимой, самоуверенной глупостью.

Она сама подошла ко мне и представилась, из интереса я пригласил её на танец, во время которого смог убедиться, что внешнее приятное остроумие и ум этой женщины скрывали за собой лишь уверенность в собственной неотразимости и презрение ко всему и всем. Она решила познакомиться со мной лишь из-за желания досадить и выделиться из толпы своих подруг, с ужасом взирающих на меня и рассказывающих всяческие глупости и небылицы. Стараясь быть «не такой, как они» Монтеспан подошла ко мне и назвала себя, на самом деле испытывая ко мне смешанное чувство интереса и снисходительности. Она думала, что я этого не замечу!.. Её наивность поражала, - мое знание придворных нравов и чуткость к человеческим чувствам была совершенной, то был один из немногих талантов, данный мне от Бога, но этот талант, хвала Ему, был безукоризненным и никогда не покидал меня.

Эта женщина, дабы посмеяться над подругами, старалась вести себя со мной, словно я был совершенно обыкновенным человеком и не вызывал в ней никакого удивления. Я же прекрасно видел, как она борется с собой, пытаясь придать своему лицу наиболее равнодушное выражение. Если бы эта особа выразила свои настоящие чувства, я бы смог назвать её умной и проникнуться (а она, черт побери, была невозможно, обольстительно красива) к ней некоторой симпатией… я ведь говорил, что испытываю слабость ко всему прекрасному. Влюбиться – это вряд ли, ибо мое сердце было неспособно на столь сильное чувство, но увлечься – что ж, вполне. Тем обиднее для меня было видеть её притворство. Мои надежды были разбиты вдребезги – а я уже было решил, что повстречал хоть одно разумное существо! Нет, видимо, Господь создал всех нас дураками, кого-то в меньшей, кого-то в большей степени.

Как бы то ни было, наслаждаясь идеальными чертами её лица и великолепной фигурой, которую я бесстыдно обнимал во время танца, я посмеивался над стараниями Монтеспан вести себя со мной нормально, - насколько это вообще было возможно, танцуя с одетым в нечто среднее между мужским и женским платьем человеком, соорудившим на своей голове что-то, напоминающее флагманский корабль. В плане владения своим лицом эта дама была на высоте, но в остальном… горе мне, горе! Злая насмешка Бога! Надели Он её хоть толикой разума, мне не пришлось бы издеваться над этим потрясающим существом, но её поведение невольно вызывало во мне насмешку. Кривляясь даже более, чем обычно, я старался вывести её на чистую воду, но она упорно, точно упрямая коза, упиралась и старалась обмануть меня своим равнодушно-бессмысленным выражением лица.

В тот вечер я понял, что смог бы полюбить и увлечься женщиной. Какое разочарование… Но я быстро нашел успокоение. Вспоминая прошедший день, все слова Монтеспан, её едва сдерживаемую усмешку, я проникался к ней все большей иронией и снисхождением, и ночью, погруженный в раздумья, смог облегченно рассмеяться, поняв, что избавился от этого наваждения.

Но откуда мне было знать, что эта дамочка вскоре прочно обоснуется во дворце… На одном из вечером, – прошло около двух недель, – я увидел её, облаченную в великолепное темно-красное платье, необыкновенно подчеркивающее все совершенство её фигуры. Она затмевала всех, даже мою жену, чья северная красота, хоть и совершенная, не могла вызвать во мне тех чувств, что вызывала огненная Монтеспан. Впрочем, на тот момент я уже не испытывал к этой женщине ни малейшего влечения, и встретил её шутками и кривляньями. Прикрываясь веером, она с наигранной смущенностью и упреком посмеивалась надо мной, пытаясь придать своему смеху лукавость. Я же хихикал, накручивая на пальцы свои локоны, и все время подмигивал.

- А где король? – как невзначай спросила она.
- Ах… - я прижал руку ко лбу, - он сейчас появится. С мадам де N… Это его очередная любовница…

Монтеспан постаралась покраснеть.
- Да… - я трагично вздохнул, - после расставания с Марией Манчини мой брат старается заглушить боль расставания многочисленными любовницами…
Она сочувственно захлопнула веер.
В это время появился Луи, но один, видимо, его ночная подруга уже успела потерять его расположение. Заметив меня в толпе рядом с какой-то необыкновенно красивой женщиной (вот уж не знаю, кто был заметнее, я или она, но предполагаю, что наметанный глаз моего брата быстрее разглядел все великолепие Монтеспан, а уже потом перекинулся на мою скромную персону), он неспешно, как и полагается королю, подошел к нам с безмятежным выражением на лице и не скрывая интереса промолвил:

- Какая очаровательная особа… Вы не представите нас?

Монтеспан поспешно скрылась за веером, пленительно рассмеявшись. Я, захихикав, отвесил Луи поклон и ответил:

- Ваше величество, позвольте представить вам маркизу де Монтеспан, особу удивительной красоты и изысканных манер. Настоятельно советую.

Видная мне часть лица женщины залилась краской. Мой брат улыбнулся.

- Я доверяю вкусу брата, - он предложил ей руку, - Позвольте пригласить вас на танец.
Женщина почтительно склонилась, не скрывая своего довольства.

Так я подсунул брату очередную любовницу. Но маркиза, в отличие от большинства девушек, когда-либо интересовавших Луи, пользовалась его расположением не одну ночь, и даже не две, а много, много дольше… Примерно через месяц, в течение которого она всюду сопровождала нашего короля, я понял, что это уже не просто минутная прихоть Луи, но серьезная сердечная привязанность. Он смотрел на неё с восхищением и обожанием, она же, чувствуя свои победу, лишь внешне соблюдала необходимые приличия, но во всем её виде было торжество.

Вряд ли она пленила моего брата лишь своей красотой, - в остальных придворных красавицах было немало приятного, однако они не могли занять своего повелителя надолго. В Монтеспан была та женская сила и воля, которая словно всегда говорит покорившему её мужчине: «Да, я подчинилась тебе, но ты завладел мною не полностью». В ней словно ещё оставалось непокоренное силами мужчины препятствие, которое, разумеется, ещё больше заводило и привязывало получше любой, пусть и совершенной, красоты.

Монтепасан можно было с легкостью назвать модным тогда словом «фаворитка». Законная супруга короля страдала, бросая на великолепную мадам завистливые, полные горячей ненависти взгляды, ещё более жалкие от осознания собственной беспомощности перед таким торжеством женской красоты и силы. Тут испаночка обрела неожиданную поддержку в лице женской половины двора. Кажется, я начал лучше осознавать причины своей холодности к женскому полу – как можно быть настолько лицемерными, что, при появлении фаворитки заискивающе улыбаться и шутить, а после её ухода начать сплетничать о её жизни? Разговоры эти напоминали мне шипение сцепившихся в клубок гадюк – мерзких, противных… Бррр…

Может, в противодействие этой завистливой женской ненависти я и стал относиться к Монтеспан с неожиданной симпатией. Конечно, она получала от меня положенную ей долю насмешек и издевательств, но я намеренно смягчал их удары и, кажется, начал привязываться к этой даме, как привязываются к комнатным собачкам – бесполезные, глупые существа, по началу не вызывающие никакого иного чувства, как иронии, но потом ты привыкаешь к ним, и…

Как бы там не было, Монтеспан стала неотъемлемой частью нашего двора. Хотя, конечно, я был недоволен тем влиянием, которое она оказывала на Луи. При официальных лицах он старался сохранить величественный вид, но я-то отлично видел, что эта женщина владеет и крутит им, как ей захочется. Благо, у неё хватало ума на то, чтобы в государственные дела не вмешиваться, за что я, даже, проникся к ней некоторым уважением.

Когда моему брату что-либо взбредет в голову, остановить его невозможно. У нашего отца (мир праху его, тем более, что не имел чести быть с ним хорошо знакомым. Не с прахом, то есть, а с отцом. С первым я знаком очень даже, а вот второе, увы, не успел застать – он умер ещё тогда, когда я пребывал в счастливо-бессознательном возрасте) был прелестный охотничий домик. Мы иногда приезжали туда, - я-то никогда не охотился, ибо мне было жалко убивать бедных зверюшек, хотя мясо, признаюсь честно, я ел с удовольствием. Однажды, когда мы сидели в столовой этого славного домика, мой брат, отложив кусок оленины, оглядел комнату оценивающим взглядом и изрек: «Скоро тут будет дворец». Я не обратил на его слова никакого внимания, продолжая энергично жевать.

Но, как оказалось, эта мысль прочно укоренилась в голове Луи. Через месяц он позвал меня в свой кабинет, и глазам мои предстал огромный макет, сделанный из белой бумаги.

- Что это? План по переустройству Парижа? – беспечно спросил я.
- Нет, - с каким-то странным торжеством промолвил мой братец. - Это – Версаль.
Я обошел сие творение рук человеческих, с деланным вниманием разглядывая бесцветные домики макета.
- Я не понимаю. Ты решил построить дворец или основать город?
- Пойми! – Луи со страстной любовью обозрел макет. - Это будет… Это будет…
- Очень большое здание, - я покачал головой.
- Такого нет ни у одного из монархов!
- Тебе не хватает Лувра?
- Лувр есть у всех!
Я удивленно приподнял бровь.
- А это… Это будет… Дворец Короля-Солнца!
- А ты не потеряешься в этом дворце? И не забудь про своего бедного брата, - он точно запутается в этом великолепии…
- Пойми, я хочу построить здание, которое увековечило бы торжество монархии. Сделать это здание произведением искусства… Разбить великолепные парки… Перевезти двор…
- Ты собираешь поселить весь двор в своем дворце? Но на новом месте я буду постоянно путаться в комнатах и могу случайно зайти к какой-нибудь степенной даме! Представь, как это отразится на моей репутации!
Брат привычно пропускал мимо ушей мои шутки.
- Зачем ты позвал меня? – наконец спросил я.
- Тебе нравится?
Я снова взглянул на белые домики.
- Эээ…У меня плохо развито воображение. Давай договоримся так: ты построишь, а я скажу, нравится мне или нет.

Так началось строительство Версаля: большого, великолепного и очень бесполезного здания. Я был в восторге. Мое поначалу скептическое отношение к этому проекту сменилось восхищением. Такой красоты, такого торжества излишества, богатства и роскоши я не видел нигде. Такого вопля абсолютной монархии, который бы столь явственно говорил простым людям: «Мы выше вас. Мы – не вы. Мы построили большой дворец, в котором и запремся, а вы – вы можете делать все, что захотите, нам все равно», - я не слышал до этого.

Это здание, этот огромный ларец с бесконечными секретами и сюрпризами распалял мое воображение, доводил меня до какого-то странного исступления, в котором я терял разум и вел себя столь распущенно, как я не смел ранее. Я словно стал истинным выражением души Версаля – разгуливая в бараньей шкуре, я беспрестанно смеялся, беспутствовал, и действительно уподобился сумасшедшему. Версаль был большим кабаком, где распутство и безнравственность искусно прикрывались изящными манерами. То была внешняя мишура, созданная для публики, а я был истинным обликом Версаля.

Мы переехали туда – с шумом, с торжеством, всем двором, похватав мебель, картины и книги, и прибыли в этот храм человеческих пороков. Лувр остался бледной картинкой прошлого – я не испытывал никаких по нему сожалений. У меня была роскошная комната, библиотека, кабинет, два потайных хода и гардеробная. Выглянув из окна я мог наблюдать бескрайние просторы садов. Где-то вдалеке были охотничьи угодья. Я вспомнил, как Луи в детстве лазал ко мне в комнату по балконам, и покачал головой, усмехнувшись. У него были великолепные, истинно королевские покои. Нечего было и думать о лазанье по балконам.

Что поражало мое воображение, так это сады – огромные, идеально спланированные – в них было что-то человеческое от строгости планировки и что-то дикое, природное от того нахальства, с каким цветы пытались нарушить рамки, в которые их втиснула рука садовника. Я любил проводить вечера под сенью какого-нибудь, по молодости своей, маленького деревца, вчитываясь в книгу. Такое случалось, когда во мне просыпались остатки разума и меня начинало нещадно тянуть – «прекрасному» – ох, никогда не любил это слово, мой учитель французского обожал употреблять его в своей речи, при этом по лошадиному поджимая губы и морца кривой нос.

Однажды я в сладком одиночестве листал какую-то книгу, молодой дуб отбрасывал на страницы застенчивую тень, меня скрывали посаженные вокруг кусты, - право, лучшее место для поэтического уединения души!

Внезапно я услышал шорох, ветки кустов раздвинулись и на мое обозрение высунулись два длинных светло-коричневых уха и черные блестящие глаза. Осмотревшись, на свободное пространство передо мной выпрыгнул заяц. Смешно поводя носиком, он тревожно вдыхал воздух. Бусинки глаз обратили свой взор на меня, – но зверек не испугался.

Я осторожно протянул руку и погладил мягкую шерстку зайца – тот не убежал, а, наоборот, приблизился ко мне. А глаза умные, как у человека, словно все понимает…

Я назвал его Королем. У придворных дам были их дурацкие брешливые собачки, а у меня был заяц – тихий, умный, совершенно ручной. С этого момента началась моя страстная привязанность к этим животным.

Брат выделил мне большой участок парка, где я со всей серьезностью занялся разведением этих животных. У меня были зайцы всевозможных мастей и пород, с совершенно разным поведением и характерами. Я называл их именами придворных, таким образом создав у себя Версаль в миниатюре. И, поверьте, страсти у меня разворачивались не слабее, чем во дворце.

Придворные посмеивались надо мной, но одновременно вздыхали с облегчением – это мое увлечение несколько смягчило мое поведение при дворе. Конечно, ведь много времени я стал отводить своим любимцам!

Однажды ко мне заглянула мадам де Монтеспан. Стоял прекрасный солнечный день, цветы сладостно благоухали, бабочки порхали в воздух, - я называю такую погоду сентиментальной: она вполне подходит для парочки слезливо-молодых влюбленных, любезничающих на берегу речки под сенью какого-нибудь дерева.

Я стоял посреди оравы зайцев, держа одного из них на вытянутых руках перед собой и громко отчитывая за беспутство. Мадам зашла неслышно, присела на скамеечку и тихо наблюдала за мной, прикрывая глаза от солнца. Я ещё немного поговорил со зверюшкой, делая вид, что не заметил женщину, потом отпустил зайца с миром и повернулся к ней.

- Какие прелестные существа, - с улыбкой промолвила Монтеспан.
- Я абсолютно с вами в этом согласен, - я отвесил ей поклон, потом наклонился, выхватил из толпы так кстати подвернувшегося мне Короля, сжал в своих объятиях, присел на скамейку и отдал в ласковые руки женщины. Она начала ласкать его шерстку, смеясь тому, как он тыкался ей бок, а я улыбался, наблюдая, как изящные пальчика мадам зарываются с шерстку зверька.
- Они очаровательны, - она прелестно зажмурила один глаз. - Но я все-таки предпочитаю кошек.
- О, я заметил, - ухмыльнулся я.
- Простите?
- Вы не находите, что мой брат похож на кота – большого, довольного жизнью кота?
Монтеспан расхохоталась, откинув назад голову и обнажая идеальные белые зубы. Я невольно залюбовался ею, раздумывая, связаны ли мои слова с природной склонностью к иронии или же… или же я намеренно хотел рассмешить её.
- Мой друг, - она пыталась отдышаться, - не смешите меня так больше, это опасно для жизни.
Я выдавил из себя улыбку, досадуя на себя. Нет, вот зачем я сказал так про своего брата? Ведь я… Что за черт! И эти белые зубки… слишком ровные. И слишком красивые руки – наполовину обнаженные, обрамленные светлыми кружевами… В ней нет ни капли ума, ни капли, она обыкновенная дамочка, только слишком привлекательная…
- Вы пополнели, мадам, - с какой-то злостью на самого себя грубо заметил я. И правда, живот у Монтеспан заметно округлился, - так, что об этом уже начинали шептаться придворные кумушки.
Смех её оборвался. Она поджала губы и холодно произнесла:
- Вам показалось. Это неудачный фасон платья, - и она опустила зайца на землю, резко встала и ушла, не смотря на меня.
Я зло поддернул сапогом гравий.

 Отправлено: 31.05.07 22:52. Заголовок: Re:

Пух выкладывай!!!!!!!1

девочки-вы просто сокровища!!!!я просто бесконечно вами горжусь..тут все такие талантливые!!!!!!!!!!!

 Отправлено: 31.05.07 22:53. Заголовок: Re:

scorpio , ну уменя оборваный на середине рассказ) ВОт може будет вдохновение - допишу и обязательно выложу)

 Отправлено: 31.05.07 23:28. Заголовок: Re:

Пух пишет:

цитата:

scorpio , ну уменя оборваный на середине рассказ) ВОт може будет вдохновение - допишу и обязательно выложу)

давай же,лови вдохновение!!!!!!!!я люблю,ксттаи,фэнтази)

 Отправлено: 31.05.07 23:45. Заголовок: Re:

Эххххх, а у меня всё порнуха да порнуха.....

 Отправлено: 01.06.07 15:55. Заголовок: Re:

mitzi пишет:

цитата:

у меня всё порнуха да порнуха.....

Хотелось бы почитать) Может создать на форуме закрытый раздел? Только для совершеннолетних?

 Отправлено: 01.06.07 22:37. Заголовок: Re:

как классно!!!!!!!!!!!я прям вжилась в эту историю...теперь как любимое кино-жду продолжения!!!!!!

мне не терпится узнать что будет дальше!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 Отправлено: 03.06.07 12:46. Заголовок: Re:

SweetRevenge , что дальше то??? Не томи!!! Интересно до ужаса!!!! Она забеременила?????

 Отправлено: 06.06.07 13:14. Заголовок: Re:

Ну вот и конец

Беременность мадам стала слишком уж бросаться в глаза, и она уехала в отведенное ей поместье – Луи честно навещал её там. Через несколько месяцев она вновь появилась при дворе, - все такая же красивая и обольстительная. Прошло ещё немного времени, и ей пришлось уехать снова… И снова…

А жизнь между тем шла своим чередом. Я все так же строил из себя сумасшедшего, разводил кроликов и издевался над всем светом, Луи управлял Францией, охотился и ездил к Монтеспан. Умерла моя женушка. Я немного расстроился, но не сильно. Ещё раньше умерла маменька – тут я тоже пролил несколько скупых слез для приличия, никакого горя в душе своей не находя. Обе эти женщины не любили меня, я не любил их – так почему же я должен был грустить?

Однажды, когда маркиза вновь озарила двор своим присутствием, - прошло уже шесть лет со времени её первой беременности, - я отвел брата в сторону и спросил:
- Ты не познакомишь меня с племянниками?
Он немного удивленно посмотрел на меня.
- Завтра, - ответил он, - съездим к ним вместе.
Я кивнул.

На следующий день, прилично одетый, я поехал вместе с Луи в поместье, где проживали его дети вместе с няней. Моим глазам предстало большой роскошный дом, напоминавший по размерам один из флигелей Версаля. У порога нас встретила приятная женщина средних лет, - довольно скромное, по меркам света, платье, аккуратно причесанные темные волосы, безмятежно-спокойное выражение лица.

- Франсуаза, - Луи сразу представил нас по имени, - мой брат, Филипп. Филипп, это Франсуаза, няня твоих племянников.

Мы обменялись оценивающими взглядами. Да, вот если бы мои няни хоть немного походили на неё… Женщина все с тем же благостно-спокойным лицом отвела нас в большую светлую комнату, видимо, исполнявшую функцию гостиной и вышла, видимо, за детьми.
- Это подруга мадам де Монтеспан, - мой брат всегда называл свою фаворитку именно таким, «официальным» именем. - Она замечательная няня, дети её очень любят.
- Ты замечательно их устроил, - я оглядел помещение. Вид его говорил о несомненном богатстве, не переходящем, однако, в излишнюю роскошь.
- Да… Конечно, обстановка скромная…
Я хмыкнул.
- Но дети не должны расти и воспитываться во дворце, это может испортить их…

Я вспомнил, как мы с Луи отломали руку у древней античной статуи, стоящей в приемной кардинала. Да, действительно, роскошь детям не нужна…

В это время в комнату осторожно заглянул маленький мальчик. Испуганно оглядев нас, он, увидев Луи, расплылся в довольной улыбке, но тут же сделал строгое лицо, официально выступил вперед и вежливо склонил голову. Мальчик чуть-чуть прихрамывал.

- Шарль-Луи, - гордо представил мой брат.
Мальчик подошел ко мне, внимательно посмотрел снизу вверх, словно проверяя что-то. Я улыбнулся. Он был ужасно похож на отца.

- Очень приятно, Ваше Высочество, - я уважительно отвесил ему поклон.
Мальчик удовлетворенно улыбнулся.
- Очень рад с вами познакомится, мсье, - серьезно проговорил он.
- Ты можешь называть меня дядей, - добродушно предложил я.
Шарль-Луи переглянулся с отцом, тот едва заметно кивнул ему и мальчик расплылся в улыбке.
- Дядя Филипп, - с удовольствие проговорил он.
Я рассмеялся.
- Ваше Высочество, вы не находите, что «дядя Филипп» звучит так, словно мне уже восемьдесят и у меня выпали все зубы?
Луи хмыкнул, его сын удивленно посмотрел на меня.
- Не обращайте внимания, сир, - я махнул рукой,- вы ещё привыкните к своему дяде.

Раздался неуверенный стук.
- Да, входи, - позвал Луи.
В комнату медленно вошел ещё один мальчик, - курчавый черные волосы, блестящие глаза в пол-лица.
- Филипп, - мальчик официально стукнул ножкой и поклонился.
Я улыбнулся.
- Список благозвучных королевский имен весьма мал, не правда ли? Остальных зовут так же? Луи Младший Второй? – я шутливо прищурил один глаз.
Далее мне были представлены Мария-Луиза и Анна, а «под занавес» Франсуаза вывела за руку Александра – то ещё не очень уверенно держался на ногах и постоянно спотыкался.
- Франсуаза, вы великолепно их воспитали, - произнес мой брат, когда толпа детей обступила своего дядю. Оказалось, что я люблю детей, хотя ранее я мало контактировал с представителями этой возрастной группы.
Женщина покраснела, но слова короля были ей очень приятны.
- Я восхищаюсь вашей работой, - он мягко улыбнулся. Я, хоть и говорил с детьми, не сводил взгляда с Луи.
- Что вы, это совсем не сложно. Эти дети – ангельские создания, нам вместе очень легко, - спокойно улыбнулась она.

Я стал довольно часто навещать своих племянников. Подарил им двоих своих самых игривых и ласковых зайцев. В свои посещения я внимательно наблюдал за Франсуазой. Что-то было странное в этой женщине, какое-то непроницаемое внешнее спокойствие, словно стена, котрой она пыталась отгородиться от всего прочего мира.
- Вы не скучаете здесь? – спросил однажды я. - Одни, без общества…
- Нет, что вы, - поспешно ответила она, - дети – это все, что мне нужно. К тому же, меня часто навещают подруга, мадам Монтеспан, наш король, и вы начали приезжать…
- И вам этого достаточно?
- Вполне, - равнодушно ответила она.

В тоже время я стал замечать, что Луи все чаще и чаще ездит к своим детям. Посещения эти стали наталкивать меня на мысль, что мой брат ездит скорее к няне, чем к её подопечным. Он никогда не навещал их вместе с Монтеспан, - возможно, это было вызвано желанием не привлекать излишнего внимания двора к отъездам короля, но могла быть и другая причина… Я представил себе Франсуазу рядом с королем, - спокойное, смиренное выражение на лице, тихая улыбка, добрые, мудрые глаза… И мне нравилась эта картина. Мы были уже не молоды, брат изрядно «потрепался» в многочисленных романах со страстными и роковыми красавицами, а эта женщина, словно олицетворение уверенности и добропорядочности, могла бы на склоне лет умерить его пыл. Монтеспан лишь распаляла короля, изводила постоянными капризами, ибо любая красивая женщина капризна по своей природе. И я понимал, почему его тянуло в спокойный милый домик, полный его детей и доброй няни, где он мог укрыться от своих проблем и лихорадочной, бесполезной жизни Версаля…

Видимо, мадам тоже стало кое-что замечать, так как однажды она предложила сменить няню.
- Зачем же? – рассеянно улыбнулся мой брат, - твоя подруга отлично со всем справляется.
Я не мог не заметить слез женщины, выступивших на её глазах при этих словах короля.

Время между тем шло. Луи, разрываясь между двумя дорогими ему женщинами, абсолютно забыл про свою законную супругу. А та решила сделать ему самый дорогой подарок, - она умерла.

Брат соблюдал некоторое время необходимый траур, но на то он и был королем, что мог укоротить время своей «скорби по почившей супруге» ровно на столько, на сколько ему хотелось. Для успокоения совести он походил с месяц в черном, но затем возобновил свою обычную жизнь, словно ничего и не случилось, - к своей жене он был абсолютно холоден всю её жизнь, остался холоден и к её смерти.

Прошло несколько недель после прекращения траура. Брат снова уехал к своим детям. Я в одиночестве сидел у себя в покоях, измышляя себе хоть какое-нибудь занятие. К старости я стал более склонен к уединенью, годы брали свое, силы мои уже были не те, что раньше… Я понял, что стоит лишь пересечь тридцатипятилетний рубеж, как жизнь начинает постепенно, но верно угасать в тебе… Грустно… Я тяжело вздохнул, на самом деле ни сколько не печалясь.

Моим размышлением предшествовал внимательный осмотр собственного лица на предмет подсчета морщин, - увы, косметика нанесла их на мою кожу ранее, чем следовало, но эта же косметика помогала их скрыть. Сейчас я сидел со своим «природным» лицом – право, я чувствовал себя немного неуютно, словно без одежды, но я дал себе честное слово в одиночестве смывать краску с лица, что бы не портить кожу ещё больше.

В дверь постучали, через мгновение она приоткрылась и в комнату вошла мадам Монтеспан.

Я повернулся к ней.
- А если бы был не один, - в шутливом недовольстве скривился я, - Это невежливо, мадам, входить без разрешения.
Она не улыбнулась. Я заметил, что она бледна, а большие черные глаза полны грусти.
- Я пришла попрощаться, - тихо, не смотря на меня, произнесла она.
- Попрощаться? – я встал с кровати. - Куда вы уезжаете? Надолго? – беспечно спросил я.
Она почему-то вздрогнула от моего вопроса.
- Филипп, пообещайте, что после моего ответа вы не будете спрашивать меня ни о чем.
- Я…
Она движение руки остановила мои слова и подняла на меня свои глаза, полные странной решимости.
- Обещаю, - кивнул я, удивленный её поведением.
- Я уезжаю навсегда. Я больше не вернусь
- Простите? – я не совсем осознал её слова. Монтеспан несколько мгновений внимательно на меня смотрела, словно ожидая чего-то, потом внезапно резко развернулась и направилась к двери. Я, ничего не соображая, схватил её за руку, заставив остановиться.
- То есть как – навсегда? – глупо спросил я.
- Король вам все объяснит, - прошептала она, - я пришла к вам… попрощаться… навсегда…
Я лихорадочно искал какие-то слова, чтобы сказать ей. Странное ощущение – словно пытаешься поймать облако – оно быстро уходит от тебя, ты понимаешь, что ещё мгновение, и оно исчезнет, но ты не можешь, не должен упустить его, но, одновременно, и не можешь задержать…

Мадам посмотрела на меня, - на мое некрасивое, испещренное морщинами лицо, совсем иное, чем то, которое она привыкла видеть на балах и приемах. Мы стояли так несколько минут в тишине, не спуская взглядом друг с друга.

- Прощайте, - наконец неуверенно произнесла она. Я склонился к её руке и осторожно прикоснулся губами к её нежной коже. Сердце странно екнуло, - что-то неуловимое проскользнуло передо мной, неясная тень, очертания которой я едва мог разобрать…

Мадам высвободила свою рук из моей и быстро вышла. Тень исчезла. Я так и не понял, что это было.

Вечером брат зашел ко мне и торжественно произнес:
- Я женюсь.
Я посмотрел на него.
- Поздравляю. Вы с Франсуазой будете счастливы, - и устало отвернулся.

В тот день у меня не было абсолютно никакого желания разговаривать с Луи, хотя он явно хотел завести один из тех разговоров, в которых, рассказывая о своих решениях и поступках, он с моей помощью убеждался в их правильности. Я уже говорил, что все важные моменты жизни он обсуждал со мной: я не давал советов, но ловко умел дать брату столь необходимую ему уверенность, которая, присутствуя у него в государственных делах, напрочь отсутствовала в личных. А то внешнее величие, которым восхищались подданные, было лишь следствием природной самоуверенности, но никак не твердой убежденности в правильности своих поступков.

Понять, почему Монтеспан покинула Версаль, было слишком легко. В этой женщине было чувство собственного достоинства, которое продиктовало ей единственно правильный выход: уехать тихо, незаметно, без скандалов, показных слез и обвинений. Я все-таки недооценивал эту женщину. За годы, что мы с ней общались, она поумнела… поумнела настолько, что я стал к ней привязываться. Нет, впрочем, хорошо, что она уехала, она, кажется, значила для меня больше, чем все остальные придворные дамочки, которых я, не скрывая этого, презирал.

На следующий день Луи вновь начал так и не состоявшийся разговор.
- Ты не одобряешь моего решения? – он спрашивал так, словно мое мнение каким-либо образом могло бы изменить ситуацию.
- Слово «одобрять» ассоциируется у меня с чем-то очень спокойным и безучастным. Я могу быть согласным или несогласным с твоим решением. И я с ним согласен, - я, сидя в кресле у него в кабинете, теребил в пальцах прядь парика. Говорил я медленно, растягивая слова.
- Я рад, - смущенно улыбнулся Луи, - но ты… ты точно…
- Франсуаза замечательный человек. Ты будешь с ней счастлив, - в общем-то равнодушно ответил я.
Брат подозрительно посмотрел на меня.
- Ты осуждаешь меня за…
- Я ни за что не осуждаю тебя. Я уже сказал… Сказал, что согласен с твоим выбором. Что тебе ещё надо? – слова мои были полны неосознанного холода. Я, чувствуя это, виновато улыбнулся, словно извиняясь. - Прости, - я решил объясниться. - Просто… просто я не знаю, как бы это объяснить, да и к чему это… Вы будете счастливы. Она именно то, что тебе нужно, - я сглотнул. - Ты прав в своем выборе.
- Спасибо, – улыбнулся Луи. Я сотворил на своем лице жалкое подобие ответной улыбки. Я ведь не мог показать ему, что мне тяжело. Я не имел право. Я слишком его любил.

Луи и Франсуаза тайно обвенчались. Я верил, что их ждет спокойное семейное счастье, насколько оно вообще возможно для монарха. Я ни секунды не осуждал брата за его поступок по отношению к другой женщине, которая, как оказалось, была немного дорога мне, насколько вообще я способен дорожить кем-то. Я прекрасно понимал, что маркиза не могла сделать моего брата счастливым. Она могла быть лишь любовницей, но не женой. Но все-таки первые дни мне было отчаянно тоскливо без неё… Время все лечит. Я не хочу и не буду характеризовать свои чувства привычными человеческими словами, мне было тяжело без неё – вот и все.

Да, на старости лет я стал склонен к размышлениям. Счастье мое, что они не приводили меня в уныние – я просто не позволял им принять пессимистический характер.

Я сидел окна, наблюдая, как солнце последними своими лучами освещается бескрайние просторы Версаля. Может, красивый закат натолкнул меня на подобные мысли, но мне внезапно пришло в голову… Я представил себе, как на том самом месте, где сижу я, через сто лет будет наблюдать за великолепным видом ещё кто-то, кого я не знаю и никогда не узнаю… Кто не будет помнить обо мне, кто не будет знать, что когда-то давно на том самом месте, где он стоит, был я… Я так четко представил этого неведомого человека будущего… Умру я, умрет Луи, а Версаль, дай Бог, останется на месте… Люди все так же будут ходить по его комнатам, восхищаясь роскошной обстановкой и произведениями искусства, может, следующий монарх займет место в этом дворце удовольствий, но разве вспомнит он, как по тем же коридорам, где ходит он, когда-то ходили совсем другие люди, с их заботами, горестями и радостями… Мы умрем, и что останется от нас? Только имена. Луи будут помнить, как блестящего монарха, или, кто знает, осудят его политику… Но кто будет знать, что он чувствовал, кто будет знать, каким он был на самом деле, что стояло за его поступками? Его могут корить за распущенность, но истинные причины его поведения они не узнают, а если и узнают, то не смогут простить его, как простил я...

А я… От меня останется лишь имя – Филипп Орлеанский: смешное лошадиное имя. Да ещё, пожалуй, рассказы о моих странностях. Люди будут ходить по Лувру, но разве кто-нибудь из них вспомнит, как в одной из комнат два брата, прижавшись друг к другу, дрожали ночью от страха? Они не вспомнят этого, потому что они этого не видели. Не видели они и лицо юной Марии, молящейся за жизнь любимого ею короля, любимого мужчины… Не вспомнят то горе, что пережил Луи при расставании с этой девушкой… Для них он будет Людовиком XIV, Королем-Солнце… а для меня - лишь старшим братом, которому всегда была необходима моя поддержка… потому что он все время что-то искал. И так и не нашел, кажется. Я же и не пытался отыскать в жизни ничего, кроме жизни. Я был придворным шутом, чудаком, сумасшедшим. Я менял свои маски с легкостью, которая лишь доказывала, что мои выходки вызваны не душевным помешательством, а лишь простым стремлением посмеяться над окружающими. Им и в голову не приходило, что разгуливающий в женском наряде человек может быть нормален… Я усмехнулся. Слишком нормален, надо признаться, нормальнее многих из них, хотя это смотря что понимать под нормальностью.

И они, эти люди будущего, они забудут про наши жизни. Останется лишь внешнее, наносное, что не влияло на наши жизни: государственные решения, объявления войны, заключения мирных договоров. Ведь мы и не замечали этого в стремительном течении жизни. И наши жизни, - чудаковатого брата короля, и Луи, блестящего монарха, но очень несчастного человека, - наши настоящие жизни, столь разные, приведшие к абсолютно разным результатам, станут перед историей однолики. Они станут для истории неинтересны. История забудет о них. Каждый день, столь ценный для нас, лишь жалкое мгновение в прошедших тысячелетиях… И страстное стремление моего брата к счастью, и оно забудется… И я, пассивный созерцатель жизни, всегда плывший по течению, встану на одну планку с порывистым Луи. Разве не смешно? Так зачем же к чему-то стремиться, когда об этом все равно забудут?.. Твои поступки, кажущиеся таким важными, не тронут никого… Глупая штука эта жизнь.

Я вздохнул.

Мы живем для себя, и более ни для кого. Как это верно. Если мы не будем счастливы сейчас, то мы не будем счастливы никогда, - но время, страшная вещь… Ты наполняешь свою жизнь мелочами, не замечая, как она проходит… И вот ты уже стар, не способен ни на что, бесполезен, одинок…

Счастлив ли я? Я не могу этого понять. Кажется, что счастлив. Хотя мне грустно, очень грустно. Но, странное дело, эта грусть неотделима от моего счастья. От чего мне тоскливо? Я и не знаю. Я просто не могу осязать это чувство, не могу придать ему столь четкие формы, чтобы хоть как-то назвать его.

Но я прожил свою жизнь именно так, как мне подсказывало сердце. Я никогда не был в разладе со своими чувствами. Может, потому я и казался всем столь странным? Я не пытался быть тем, кем я не являюсь. А это, как мне кажется, очень важно… Поэтому я могу быть честным перед собой. И перед остальными.

Я наблюдал за закатом. Через несколько минут солнце окончательно сядет и настанет ночь. А завтра будет утро, и снова закат, такой же прекрасный. И я буду наблюдать за ним. Пройдет ещё день, неделя, месяц, год. Много-много лет, а я и не замечу этого. Я останусь самим собой, не изменюсь ни на сколько, так как я с начала жизни знал себя. Настоящего. Я не менялся потому, что я не мог измениться. Истинное не меняется.

Я все-таки счастлив. Очень, очень счастлив. И эта грусть – маленькая, незаметная грусть, - это лишь следствие жизни. В жизни слишком много грусти чтобы быть совершенно счастливым. Но грусти не надо бояться, её надо с легкостью принимать. И быть счастливым.

Я улыбнулся и прикрыл глаза.

 Отправлено: 06.06.07 19:34. Заголовок: Re:

SweetRevenge , супер))) ВАУ)) МОЛОДЕЦ))
А вот и моя эпохалка под названием Потерянные люди)
Буду выкладывать в процессе забивания в комп))

Потерянные люди.
В оглушительной тишине, сковавшей комнату, в самую глубину темноты вонзился острый крик:
- Он снова захотел быть первым! Почему всегда всё достаётся ему?!
Блеснувшая в кромешной черноте железная рука с силой сжала бокал и стело с треском раскрошилось на мелкие осколки.
-Нет! Этому не бывть! - снова воскликнул голос, и человек, которому он принадлежал, быстро вышел из комнаты,рассекая окружающее пространство черными гранями своего плаща.
_____________________________________________________________________________________________________
Сейчас уже немногие помнят, как хорошо гуляли в старину их предки, как весело они танцевали гавинту, пели баллады и пили вино.
А раньше люди веселились от души, не сдерживая эмоций, и поэтому праздники были такими радостными и шумными. Вот и тогда, в королевстве Норберг, управляемом славным королем Керлином, вовсю гремели литавры в честь веселого события : норбергцы наконец-то закончили строительство высокой стены вдоль всей границы королевства, сложенной в три ряда из гигантских валунов, с помощью которой Норберг хотел защитится от врагов, норовивших то и дело на него напасть.
Конечно, король Керлин был отважным воином, и всегда бесстрашно сражался, не позволяя врагу захватить его королевство. Но с годами он все больше уставал от этих кровопролитных войн и гибель людей начала ему казаться ужасно бессмысленной. В последнее время он стал страшно переживать за всех, кто умирал на войне молодым, всех кто потерял на ней своих близких и постоянно опасался за жизнь своих сыновей, которых безумно обожал - Старшего Кингсли и младшего Кина. Поэтому два года назад он принял решение о строительстве заградительной стены вокруг королевства, которое было полностью поддержано всеми его жителями; норбергцы никогда не развязывали войн, они всегда только оборонялись. Но и это вынужденное кровопролитие было своего рода разновидностью войны, столь ненавистной всеми без исключения гражданами Норберга, и чтобы избежать её, они бросились на постройку стены с огромным энтузиазмом, не жалея себя, осознавая всю важность и пользу этого дела. В строительстве принимал участие и сам король, и старший сын.Король Керлин дорожил сыновьями больше всего на свете и в глубине души признавался себе, что этой постройкой стены прежде всего хотел защитить их. Нужно сказать, у самого короля тоже был брат, но после того, как он бесследно исчез несколько лет назад, ничего никому не сказав и до сих пор не присылая никаких вестей о себе, Керлина всегда мучил какой-то подсознательный страх.
Он помнил, как однажды в дестве отец пришел к нему в комнату и сказал :
- Керлин, я знаю, что ты умеешь хранить секреты, ппоэтому доверю тебе одну очень важную тайну. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понять... Ты часто спрашивал меня, почему вы с Ханом так не похожи друг на друга. И вот ответ - он не родной тебе. Его подкинули, оставили у городских ворот, и первой, кто его обнаружила, была твоя мать. Она как раз вышла с тобой на прогулку, как вдруг услышала плач младенца. Хан лежал на развилке дерева, завернутый в листья лилий, и отчаянно хныкал. Ей ничего не оставалось, как взять его к нам в наш дом и в нашу семью. Я рассказал тебе все это для того, чтобы ты знал правду, но это вовсе не означает, что твоё отношение к Хану должно измениться. Помни, что он твой брат, и никогда не говори ему, что это не так.
Керлин прекрасно понял всю важность этой новости и поклялся себе молчать, но не знал, что брат все это время стоял под дверью и подслушивал разговор. Несмотря на юные годы, Хан отреагировал, как взрослый мужчина. Он просто убежал из дворца и, терзаемый невыносимой болью, преодолевал её в себе сам. Он никому не признался в том, что услышал, не кинулся с гневными упреками на отца или мать, он просто спрятал себя в себе, и жизнь началась для него заново. С тех пор Керлину часто казалось, будто Хан избегает его, а когда отец дарил им с Ханом новые игрушки, тот загадочно улыбался и старался поскорее оставить их с отцом одних, не проявляя к подаркам никакого интереса. К 15 годам его характер вдруг начал меняться. Хан становился всё более раздражительным и уже с трудом выносил родных, а когда Крлин пытался заговорить с ним и привлеч к какому-нибудь совместному занятию, огрызался в ответ и иногда смотрел с такой злобой, что Керлину становилось не по себе. Все это настораживало его, но понять причину такого отношения Хана к окружающим он просто не мог. И однажды он решил во чтобы то ни стало выяснить правду. Как-то раз заметив, как Хан пошел к озеру ловить рыбу, Керлин отправился за ним и неслышно подойдя сзади, застал его в расплох своим вопросом:
- Разве братья могут так относится друг к другу, Хан? Разве они могут вести себя так, словно они совершенно чужие?
- Интересно, каких это "братьев" ты имеешь ввиду? - усмехнулся Хан, когда его удивление от встречи с братом прошло.
- Ну как же? Конечно нас! Мы же...
Тут он внезапно запнулся и вдруг все понял - брат уже знал о них. Он откуда-то узнал всю правду...
- Хан, ты не можешь...
- Не могу?! Я просто не хочу вас знать! Я не хочу иметь с вами ничего общего! Оставь меня в покое!
Пораженный до глубины души, Керлин осознал,что все это время был предателем по отношению к собственному брату, он должен был сам рассказать ему все. Кто знает, что было бы, если бы он открыл правду Хану тогда, в дестве.Возможно, Хан принял бы её из его уст, как из уст настоящего верного друга, который никогда не стал бы ничего скрывать от своего брата. Куда важнее быть братьями по духу, чем по крови, доверяя друг другу во всем - ведь в этом состоит истинное родство, искреннее братство...Он должен был все рассказать тогда...
С тех пор прошло много времени, но отношения между братьями не только не налаживались, но ещё больше портились. ХАН НЕ ВЫНОСИЛ его, а Керлин не мог этому противостоять. Исстрадавшийся, он сильно переживал из-за того, что рядом с ним нет близкого родного человека, каким не смог стать для него брат, и поэтому вскоре женился на милой девушке Илле, которая родила ему двух сыновей - Кингсли и Кина. Кину только исполнился годик, в то время как Кингсли был уже 15 летним подростком.
Хан исчез вскоре после рождения старшего -Кингсли. Керлина все чаще терзало смутное беспокойство за судьбу брата. Но где-то в глубине души он знал, что брат ушел искать себе новое пристанище, так как не мог более выносить этого духовного отчуждения. " Скорее всего, он действительно где-то спокойно живет, и старается поскорее забыть своё прошлое." - думал Керлин. Эта неизвестность не давала ему покоя, но он не мог отправится на поиски брата, так как догадывался, что тот ни в коем случае не захочет быть найденным и уж тем более вернуться домой. Керлин прекрасно понимал, что ещё не пришло то время, когда можно было бы помирится с Ханом, и поэтому отдавал всего себя собственным сыновьям. Долгожданное известиео завершение строительства наполнило сердце короля искренней радостью, ему стало гораздо легче и спокойнее, как буд-то с его плеч упал огромный камень, давивший все эти годы. Керлин велел отметить это событие с размахом и закатил грандиозный праздник. Веселье началось в конце дня и к ночи уже шло полным ходом. Вовсю громыхала музыка, сопровождаемая шумными танцами. Пиво лилось рекой, отчего ноги танцующих слегка заплетались, что вызывало бурный хозот окружающих. Король с Кином на руках сидел за сттолом и с удовольствием наблюдал за Илле, танцующей гавинту. Только Кингсли не было совсеми. Он ненадолго покинул гостей, чтобы проверить своего питомца. Это был синий скворец, которого Кингсли нашел месяц назад валявшимся на земле в саду с пораненной лапкой. Он выходил его и приручил. Удивительно, но скворец теперь и сам не хотел улетать, ему нравилось быть в обществе Кингсли и он с удовольствием разговаривал с ним на своем мелодичном птичьем языке. Кингсли решил взять скворца с собой на праздник и взяв клетку направился вверх в тронный зал.
Прорезавший темноту луч и последовавший за этим громкий раскат грома привлекли внимание Кингсли. Быстро преодолев оставшиеся ступеньки, он подбежал к ближайшему окну и тут же в ужасе бросился на пол. В воздухе повсюду носилисьогненные шары размером с голову годовалого теленка и жгли всех, кто попадался им на пути. Люди в панике попадали на поли лежали закрыв головы руками и трсясясь от страха. Многочисленные молнии, испускаемые шарами, обжигали им руки, ноги и спины. Несколько придворных попытались скрыться за длинными шелковыми плащами, но были тут же объяты пламенем и сгорели дотла. На Кингсли же был особенный плащ, собранный из нанизанных на тонкие спицы сухих крылышек легорианских жуков, покрытый специальным асбестовым раствором и поэтому не боявшийся ни жара, ни молний. Под его надежны покровомКингсли беспрепятственно дополз до ближайшего кувшина с водой и стал быстро гасить одну за другой молнии. Он увидел, как в другом конце залы также гасит молнии его отец, а мать с братиком сидят на полу укрывшись таким же плащом, что у него и отца. Они почти уже справились с молнияим, но тут вдруг из образовавшихся на полу лужиц стал выдеятьсяс шипением синеватый дым, тяжелым свинцовым облаком заволакивая зал. Люди начали задыхаься, хиплый кашель вырывался из них наружу едкми черными клубами, и некоторые уже лежали на полу окаменевшими черными глыбами, вперив затуманенный взгляд в остановившуюся пустоту. Кингсли быстро закрылся с головой своим плащом,позволявшим какое-то время продержаться внутри на остатках воздуха, но его оставалось так мало, что надолго бы все равно не хватило. Стараясь дышать как можно реже, Кингсли потихоньку пополз к отцу, матери и братику. Ему оставалось преодолеть всего несколько метров, как вдруг совсем рядом раздался оглушительный грохот, похожий на разряд гигантского грома, затем последовала яркая вспышка и в ночном небе возник ослепительный, словно сотканный из огня, сгусток, своей формой напоминающий каплю с шевелящимися краями. В самом центре оранжевого свечения был отчетливо виден силуэт закутанного в черную мантию человека, державшего в руках маленькую коробочку. Незнакомец вышел из горящего облака, подплыл чуть ближе и завис в воздухе. Он поднял вверх руку и вместе с нею поднялись в воздух плащи, закрывавшие семью Керлина. все четверо, как завроженные смотрели на незнакомца, с изумлением в глазах. Незнакомец же быстро открыл коробку, прошептал заклиание и в тот же миг вырвавшаяся из неё голубая лента пламени стремительно обвила тельце маленького Кина и, как огромный язык, слизнула с пола, засосав в шкатулку. Все произошло так быстро, что никто не успел опомниться. Прийдя в себя и собрав оставшиеся силы Кингсли попытался добраться до колдуна. Он вскочил бросился за ним. Тем временем колдун уже добрался до своего огненного облака, но уловив какое-то движение за спиной обернулся и понесся назад. Долетев до Кингсли он распахнул свою мантию, поднес правую руку к сердцу и тут же резко её отдернул. В воздухе перед ним, словно ожидая приказания, зависла небольшая шаровая молния. Указав ей пальцем на Кингсли, колдун что-то выкрикнул, и молния быстра поплыла на Кингсли. Поравнявшись с ним, она на какое-то время неподвижно застыла над его головой, а затем просто упала ему на грудь. От сильнейшего удара током Кингсли тотчас же потерял сознание...очнулся он уже на следующий день в своей постели рядом с безутешным отцом и матерью, оплакивающими похищенного брата. Керлин попросил у Кингсли обещания никогда не искать брата. Он заставил его в этом поклясться. Керлин узнал этого колдуна...

 Отправлено: 06.06.07 19:51. Заголовок: Re:

Ого!!!!!!! Так интересно!!!!Я буду ждать продолжения!!!!!!Пух, ты - талантище!!!!!!!!!!!!!!

 Отправлено: 06.06.07 20:26. Заголовок: Re:

Sand , да ладно